Воспоминания о генерал-лейтенанте К.К. Мамантове (Публикация В.Ж. Цветкова): различия между версиями

Материал из Архив мемориала Донские казаки в борьбе с большевиками
Перейти к навигации Перейти к поиску
 
Строка 3: Строка 3:
 
''(Публикация В.Ж. Цветкова)''.
 
''(Публикация В.Ж. Цветкова)''.
  
   
+
  [[Файл:Генерал Мамонтов.jpg|right|frame|Фотография предоставлена Объединением Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка]]
  
Фотография предоставлена Объединением Лейб-Гвардии
 
 
Казачьего Его Величества полка
 
  
 
О корпусе генерала Мамантова много писалось и много говорилось, и вернее, не столько о самом корпусе, сколько о походе его вглубь Советской России, о целесообразности этого похода, о стратегических промахах или успехах командования и т.д., то есть о вещах, которые были для нас, участников похода, как это ни странно, малоинтересными. Странность эта кажущаяся, ибо все это было заслонено, загорожено от нас личностью самого вождя – генерала Мамантова, который своей обаятельностью окончательно подчинил себе все живое в корпусе, заставил офицеров и казаков слепо во всем верить себе и не задумываться особенно над целесообразностью приказаний и распоряжений командования. Корпус без генерала Мамантова был просто массой в несколько тысяч человек, в бою часто только мешающими друг другу; с генералом Мамантовым это был грозный кулак, громом падающий всей своей тяжестью на противника: генерал Мамантов обладал талантом одним только своим видом спаять и воодушевить людей. Поэтому все воспоминания о делах корпуса сводятся к одному: ведет корпус Мамантов – натиск, победа; ведет кто-нибудь другой – нелепое торчание в резерве под артиллерийским огнем, недоумение на лицах казаков, действие в пешем строю, столь неприятное и непонятное казакам, «по коням!», «наших рубят!», и дело проиграно. Кстати, о нашем строе: пленные красноармейцы, захваченные при взятии Воронежа, говорили, что спешенных казаков они всегда отличат от настоящей пехоты, и когда Тульская пехотная дивизия, составленная из добровольцев, присоединившихся к корпусу в прорыве, стройными цепями, за которыми шевелились ощетиненные штыками колонны, атаковала красных, они мигом смелись. Без коня казак в цепи очень неспокоен, все мысли его за тем косогором, где приютились коноводы; а это нервничание цепи очень заметно противнику, который объясняет его как симптом близкого отступления, и нужно сказать, что красные часто бывали жестоко разочарованы, когда цепь, получив от коноводов коней, вместо отхода, переходящим в вой «ура» бешено атаковала противника, как бы стараясь вознаградить себя за столь долгое вынужденное и непонятное казаку торчание на одном месте.
 
О корпусе генерала Мамантова много писалось и много говорилось, и вернее, не столько о самом корпусе, сколько о походе его вглубь Советской России, о целесообразности этого похода, о стратегических промахах или успехах командования и т.д., то есть о вещах, которые были для нас, участников похода, как это ни странно, малоинтересными. Странность эта кажущаяся, ибо все это было заслонено, загорожено от нас личностью самого вождя – генерала Мамантова, который своей обаятельностью окончательно подчинил себе все живое в корпусе, заставил офицеров и казаков слепо во всем верить себе и не задумываться особенно над целесообразностью приказаний и распоряжений командования. Корпус без генерала Мамантова был просто массой в несколько тысяч человек, в бою часто только мешающими друг другу; с генералом Мамантовым это был грозный кулак, громом падающий всей своей тяжестью на противника: генерал Мамантов обладал талантом одним только своим видом спаять и воодушевить людей. Поэтому все воспоминания о делах корпуса сводятся к одному: ведет корпус Мамантов – натиск, победа; ведет кто-нибудь другой – нелепое торчание в резерве под артиллерийским огнем, недоумение на лицах казаков, действие в пешем строю, столь неприятное и непонятное казакам, «по коням!», «наших рубят!», и дело проиграно. Кстати, о нашем строе: пленные красноармейцы, захваченные при взятии Воронежа, говорили, что спешенных казаков они всегда отличат от настоящей пехоты, и когда Тульская пехотная дивизия, составленная из добровольцев, присоединившихся к корпусу в прорыве, стройными цепями, за которыми шевелились ощетиненные штыками колонны, атаковала красных, они мигом смелись. Без коня казак в цепи очень неспокоен, все мысли его за тем косогором, где приютились коноводы; а это нервничание цепи очень заметно противнику, который объясняет его как симптом близкого отступления, и нужно сказать, что красные часто бывали жестоко разочарованы, когда цепь, получив от коноводов коней, вместо отхода, переходящим в вой «ура» бешено атаковала противника, как бы стараясь вознаградить себя за столь долгое вынужденное и непонятное казаку торчание на одном месте.

Текущая версия на 15:35, 2 июня 2021

  Письмо одного из офицеров, участников рейда 4-го Донского корпуса, представленное читателям, является приложением к воспоминаниям о генерале Константине Константиновиче Мамантове, составленных полковником В.В. Добрыниным, начальником оперативного отделения Штаба Донской армии.

(Публикация В.Ж. Цветкова).

Фотография предоставлена Объединением Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка


О корпусе генерала Мамантова много писалось и много говорилось, и вернее, не столько о самом корпусе, сколько о походе его вглубь Советской России, о целесообразности этого похода, о стратегических промахах или успехах командования и т.д., то есть о вещах, которые были для нас, участников похода, как это ни странно, малоинтересными. Странность эта кажущаяся, ибо все это было заслонено, загорожено от нас личностью самого вождя – генерала Мамантова, который своей обаятельностью окончательно подчинил себе все живое в корпусе, заставил офицеров и казаков слепо во всем верить себе и не задумываться особенно над целесообразностью приказаний и распоряжений командования. Корпус без генерала Мамантова был просто массой в несколько тысяч человек, в бою часто только мешающими друг другу; с генералом Мамантовым это был грозный кулак, громом падающий всей своей тяжестью на противника: генерал Мамантов обладал талантом одним только своим видом спаять и воодушевить людей. Поэтому все воспоминания о делах корпуса сводятся к одному: ведет корпус Мамантов – натиск, победа; ведет кто-нибудь другой – нелепое торчание в резерве под артиллерийским огнем, недоумение на лицах казаков, действие в пешем строю, столь неприятное и непонятное казакам, «по коням!», «наших рубят!», и дело проиграно. Кстати, о нашем строе: пленные красноармейцы, захваченные при взятии Воронежа, говорили, что спешенных казаков они всегда отличат от настоящей пехоты, и когда Тульская пехотная дивизия, составленная из добровольцев, присоединившихся к корпусу в прорыве, стройными цепями, за которыми шевелились ощетиненные штыками колонны, атаковала красных, они мигом смелись. Без коня казак в цепи очень неспокоен, все мысли его за тем косогором, где приютились коноводы; а это нервничание цепи очень заметно противнику, который объясняет его как симптом близкого отступления, и нужно сказать, что красные часто бывали жестоко разочарованы, когда цепь, получив от коноводов коней, вместо отхода, переходящим в вой «ура» бешено атаковала противника, как бы стараясь вознаградить себя за столь долгое вынужденное и непонятное казаку торчание на одном месте.

Генерал Мамантов отлично понимал в таком случае казаков и всегда умел великолепно использовать это стремление казаков к максимальной подвижности в бою; загоняли бывало коней, но зато же и сбитый противник без ног, если совсем не без головы, и кроме того, к нашим услугам отличная стоянка в каком-нибудь большом селе, где можно выкормить лошадей и где «дед», как называли казаки Мамантова, не дал задержаться противнику, все время гоня его по пятам. «На хвосте держит дед!», - говаривали казаки, когда сбив противника, Мамантов отдавал приказание о преследовании.

Его личность, его дух чувствовался везде, во всем: от скачущего стремглав ординарца до стройно идущей на рысях бригады и спокойно резервной колонной стоящей дивизии – во всем была понятная людям необходимость; ординарец, мол, скачет потому, что на левом фланге к красным подтянулись резервы и они будто атакуют, но все это пустое, «потому что дед послал 9-ую бригаду в обход, вон она идет на рысях, гляди, развернулись, в атаку идут; пыль, не видать ничего; ну, так и есть, вся эта красная подмога там захлыстнулась; ну, да и дед, вот голова!» - и стоящая резервом дивизия уже на конях, и слышится уже милое казачьему уху приказание: «Квартирьеры, в голову!».

Я часто с любопытством наблюдал за мгновенной переменой в настроении казаков, когда на каком-нибудь тяжелом переходе, когда от усталости уже не поется, не говорится, не курится и лишь смертная усталость да непреодолимая дремота видны как в коне, так и во всаднике, когда вдруг по колонне передают: «Генерал Мамантов едет!», - все сразу преобразовывалось: во взводах идеальное равнение, сонливости как не бывало, командир сотни чертом вьется на стройном рыжем донце, стараясь вовремя подать команду, крутят усы и прихорашиваются взводные урядники и вахмистры; и вот, наконец, лихо обходя колонну, орлиными глазами зорко всматриваясь вдаль и характерным жестом поглаживая иногда свои огромные усы, «дед» говорит: «Доброго здоровья, станичники!», - и исчезает. А с ним вместе, будто ее ветром сдуло, исчезла усталость, битый час не угомонятся никак потом казаки, на все лады перебирая проезд генерала.

У Мамантова была способность показаться всем и каждому как на походе, так и в бою; изумительная подвижность его приводила в изумление знатоков этого дела; он был везде, все знал, все видел; и ничего изумительного нет, что для временного несения при штабе корпуса ординарческой службы от полков назначались казаки на самых быстрых и выносливых конях. «Ты, брат, говоришь, что в сторожевке смок, а я вот, почитай каждый день мокну верст по 40, а то и больше рысью, наметом – замучил коня совсем», - говорил своему сослуживцу казак, назначенный к Мамантову. Что это не было делаемо исключительно с одним расчетом на популярность доказывает то обстоятельство, что и в бою, верный своему желанию все видеть своими глазами и все знать, Мамантов показывается в таких местах, где носа нельзя высунуть от огня противника; и все это деловито, спокойно, с тем же зорким взглядом орлиных глаз, вмиг на месте определяющих обстановку боя. Через несколько минут вы видите какое-то непонятное движение в резерве, части развернулись, пошли на рысях, сопровождаемые белыми облачками шрапнели, исчезли за буграми. Линия позиций как-то странно, имея одну неподвижную точку, с которой без перерыва грохотала наша артиллерия, и слились в грозный вой пулеметы, начала поворачиваться, правым флангом надвигаясь на противника, и вдруг ни с того ни с сего перед нами, сгибаясь и оглядываясь, быстро-быстро побежало по фронту слева направо множество красноармейцев, минуту тому назад напиравших на нас; причина вскоре выясняется: на левом фланге наши обошли, и нам их уже видно; расстояние между бегущими по жнивью фигурками и точно распластанной на воздухе густой лавой все сокращается; заблестели на солнце сначала мало заметные шашки: казаки рубят, значит не без урона доскакали до противника, мстят за павших.

И после этого разговоры:

«Братцы! Когда-то мы с его благородием господином сотником на правом фланге были. Красные прут – свету не видно. Аж я перепужался, думал: ну конец, а тут господин сотник – молодой, голова горячая! Как выскочит: «Шашки вон, в атаку! – А слева слышу, кто-то кричит: «Стой!» Как кинется туда сотник: «Так-то и растак-то, кто кричит «Стой!» - да и осел; и чего бы вы думали: прямо на него дед скачет: «Стой, станичники, еще не ваша очередь», – и приказал нам к лесу отскакать и там маячить, а сам чего-то ординарцу сказал, тот в одну сторону поскакал, а он один – дальше». (Случай из боя под Лисками в конце августа или начале сентября 1919 г. на участке 9-ой бригады).

Такое вездесущее генерала Мамантова действовало чарующе на казаков, у них создавалось впечатление, что ничего в корпусе не делается без ведома вождя, что вождь все знает, и знает не потому, что ему об этом докладывают, а видит все собственными глазами; поэтому распоряжения генерала Мамантова исполнялись с радостью, с уверенностью, что «дед даром ничего не делает». Когда корпус был в прорыве, генерал Мамантов приказал вызвать из полков охотников везти донесение в штаб армии; дело было рискованное, трудное, и, несмотря на это, командирам полков приходилось отказывать многим желающим идти на это дело и производить самим выбор из далеко превышающего потребное число добровольцев-казаков.

Присутствие Мамантова вдохновляло казаков необычайно. Например, в начале прорыва дивизион, посланный выбить красных, прикрывающих отход своих интендантских обозов из села Чиглы, наткнулся на реку Битючь (или Бирючь?) и решил действовать прямо через мост, пройдя его карьером. Но не тут-то было: сильный пулеметный огонь заставил дивизион отказаться от этого намерения, спешиться и обстреливать село. Это продолжалось бы бесконечно, если бы не Мамантов. О приближении его донес казак, прискакавший от коноводов по обстреливаемой пулеметным огнем дамбе. Как будто совершенно не замечая того, что здесь идет жаркое дело, Мамантов, подъехав, бросает только одно слово, указывая на реку: «Глубоко?». Мамантов не любил долго ждать ответов, казаки это знали – моментально, не дожидаясь никаких приказаний, взводный одной из сотен дивизий сбрасывает с себя одежду и бросается в реку: оказалось глубоко. Тогда Мамантов отдает приказание сотне дивизиона: строго выше по течению реки вброд перейти реку и атаковать село. Красные продолжали еще обстреливать дамбу, но, увидев внезапно появившуюся на середине реки сотню, растерялись, и в пять минут их не было в Чигле. И целый вечер потом казаки, расположившись в Чигле на ночевку, никак не могли надивиться, как это так: когда они сами пробовали перебраться через реку, ничего не вышло, а подъехал «дед» - и красные дали тягу.

Другой случай: начался бой; красная артиллерия ревет, стараясь расстроить развертывающиеся части донцев; густая бесконечная цепь красных одна за одной показываются из-за скрывающих резервы бугров и залегают в густом просе.

– Глянь, брат, сила-то какая! А артиллерия – и никуды ты от нее не денешься, - говорит вполголоса один бородач другому, сумрачно взглядывая на густой черный столб земли и дыма от разорвавшегося поблизости снаряда.

– Тю, брат, да ты что? А дед где? Ну-ка глянь! – отвечает другой и показывает вправо вперед: там, взлетев на небольшой пригорок и лихо осадив на нем своего коня, как статуя, застыл Мамантов. Он как орел, собравшийся ринуться на свою жертву, замер на секунду с тем, чтобы в следующее мгновение нанести врагу смертельный удар. И действительно, через несколько минут земля гудит под копытами тысячной конной массы, брошенной в атаку всевидящим, всезнающим и никогда не ошибающимся, по мнению этой массы, вождем, настолько неумолимой и грозной в своем всесокрушающем движении, что красная артиллерия, заставившая оробеть бородатого станичника и позабыть, что «дед с ними», сниматься с позиций на передки, а густые цепи, бросая уже винтовки, патроны, сумки, шинели, рубахи, превращаются в стремглав улепетывающее, в блестящих на солнце белых рубахах, стадо.

Присутствие Мамантова вносило всегда в ряды казаков какую-то уверенность, что когда, например, завязывался бой и красные вводили в бой батарею за батареей, казаки, прислушиваясь к вновь вступающим в этот адский хор орудиям, весело подмигивали один другому: «Непременно, наши будут!» И заслышав еще несколько с другой стороны, добавляют: «Эти тоже!»

Неудивительно поэтому, что стремившиеся всегда добраться до шашек казаки, потеряли за время отсутствия Мамантова в конце осени и начале зимы 1919 г. уверенность в своих силах и пасовали перед пресловутою конницей Буденного, которого потом трепали за Доном под предводительством генерала Павлова, который, хотя и не обладал теми качествами, каковые так нравились казакам в генерале Мамантове, но умелыми действиями и глубоким пониманием дела умел не ставить в глупое положение части корпуса по отношению к противнику, как было, например, под ст. Корсунской Кубанской области, когда генерал Н-в так подвел к противнику свою дивизию, что она была обстреляна во фланг артиллерией противника, а шедшая в голове бригада, начавшая по распоряжению того же Н-ва совершать какое-то мудреное движение, была атакована красными в тыл. Казаки, уходя расстроенными частями в этом позорном бою от наседающего противника, кричали, негодуя: «Братцы, куда скачем? Стой!» - но тщетно, не было «деда», не было того волшебника, который одним своим видом, появлением мог остановить всю эту массу. Любопытнее всего, что красные в этом бою, несмотря на выгодную роль преследователей, не решались врубиться в ряды донцев и оказались саженях в 30-40, довольствуясь лишь рубкой отсталых и спешенных; несколько «лихачей», подскакавших близко к хотя и расстроенным, но все-таки частям, мигом были изрублены, так как все казаки скакали с обнаженными на этот случай шашками. Орлы Тамбова, Козлова, Ельца и Воронежа и в отступлении давали себя чувствовать. Генерал Н-в, показавшийся среди скачущих казаков, был встречен бранью, негодующими криками и угрозами.

Все это показывает, насколько умел Мамантов использовать боеспособность казака, массу, которая в руках других превращалась в стадо, могущее передавить самое себя, преобразовывать в грозный кулак, от удара которого все разлеталось вдребезги.

Казаки, как боевой материал, представляют собой очень любопытное явление. Своеобразный уклад их жизни, отличающийся сохранением во все времена старых традиций, источником которых является старая казацкая вольница, наложившая на казаков особый, одним им присущий специфический отпечаток, выражающийся в стремлении к свободному суждению о вождях и их поступках. Старая закваска седой старины, когда-то «вольные люди», неужившиеся со стесняющими их рамками обыденной жизни, когда один день похож на другой, когда не видно впереди никакого просвета, когда приходится гнуть спину и преклонять гордую непокорную голову перед людьми, ничтожество и убожество которых еще ярче выделялось на высоких постах, ими занимаемых, – бросали дома, весь свой скарб, часто и семьи и стекались на Дон, принося с собою в новую семью самое ценное, что они могли дать – энергию и гордую думу о воле. Сильные духом и телом, они покорили Сибирь; верные вольным традициям, они же, бившие челом Сибирским царством русскому царю, не стерпели ограничений: своей вольности со стороны тех же царей и грозным бунтом поднялись против Москвы под начальством Булавина и Некрасова и, не желая мириться с новыми порядками, ушли с родных мест, которые они кровью отстаивали от набегов кочевников-татар и кавказских племен в далекую Турцию. В период 1917–1920 гг. мы видим как бы повторение старой истории Дона; его восстание во имя защиты своих исконных прав и порядков от посягательств на них со стороны московских советов; самоубийство атамана Каледина и страстный призыв Митрофана Багаевского стать на защиту поруганных дедовских заветов в конце концов пробудили дух вольности в казачестве, которое в могучем порыве смело насильно навязанную штыками власть пришельцев. Но этот дух вольности имел свою специфическую, в наше время являющуюся анахронизмом, сторону, как и встарь. На Дону, в период борьбы Дона с большевиками дисциплина строилась не на печатных казарменных уставах, со всеми их, другой раз мало понятными казаку параграфами и примечаниями, а на подчинении, как результат впечатления, производимого вождем на массу примером личной храбрости, удальства и понимания ратного дела. Таким вождем явился Мамантов, подчинение казаков которому иной раз превосходили требования всякой дисциплины. Например, казак, приехавший из обозов (которых, кстати, Мамантов не терпел за их малоподвижность и постоянную склонность к панике), с воодушевлением рассказывал, как его порол нагайкой «сам Мамантов». Дело было так: Мамантов, обгоняя обоз, заметил на одной из повозок развалившегося в ленивой позе казака, который на вопрос Мамантова о том, что он делает, ответил, не поворачивая головы: «Курю, не видишь?» Мамантов хлестнул его плетью, а казак, бешено вскочив от большого удара и увидев перед собой Мамантова, неожиданно весело ухмыльнулся, начал просить прощения и вскочил на шедшего за повозкой своего коня, помчался сломя голову догонять свой полк, выступавший в бой; потом он был героем дня и неоднократно на все лады передавал эту историю. Конечно, по казачьему обычаю, уже прикрашенную и расцвеченную своим полчанам. Случай этот очень показателен. При дисциплине писаной, уставной этот случай вызвал бы в массе справедливые нарекания о превышении власти; в дисциплине, так сказать, натуральной, полевой, выработанной преклонением перед вождем, как волком, превосходящем всех остальных своею доблестью и знанием дела, случай этот превратился в комическое по своей оригинальности событие: казак остался доволен, что «дед» так или иначе обратил на него свое внимание; но что казак остался доволен этим событием станет еще понятнее, если знать, что казаки были всегда очень польщены, если Мамантов чем-нибудь выразит свое внимание, даже не непосредственно им, а хотя бы их офицерам. Так, например, Мамантов, поздоровавшись с сотней, высланной по его приказанию в личное распоряжение от одного из полков, поздоровался потом с каждым офицером отдельно; вернувшись в полк, казаки с гордостью передавали этот случай однополчанам: «Подъехал он, братцы, и с каждым, этак, за ручку. Орел!»

Казаки, в свою очередь, старались часто чем-нибудь угодить Мамантову: зная, например, что где-то близко находится Мамантов и что он любит песни, песенники сами просились в голову сотен, и лихач-вахмистр, вылетев перед песенниками, сдерживая горячившегося золотистого донца, запевал о том, как «За Уралом, за рекой, казак гуляет…», а капельмейстер палочкой отбивал хору такты, подняв над головой нагайку. Такие случаи были не только на походе: с песенниками в голове втягивались в линию огня некоторые части при взятии Козлова.

Такая влюбленность в вождя была известна противнику, и один из казаков, убежав из плена от красных, передавал, что на допросе Буденный сказал ему: «Что, деда своего защищаете?»

Приказы и обращения Мамантова к своему корпусу, присылаемые им из Екатеринодара, где он был на Верховном казачьем круге, читались и слушались казаками с огромным интересом; казаки знали, что Мамантов будто бы очень высоко ценит генерала Павлова, командовавшего корпусом в отсутствии его, и поэтому держали себя в бою спокойно и серьезно, веря в необходимость и правильность исполняемых ими приказаний. Не было того, свойственного эпохе гражданской войны, разгильдяйства и излишней критики, вызываемых очевидной неумелостью начальников. Во всяком случае, с Павловым не могло повториться той истории с генералом Толкушкиным, когда он, странными, по меньшей мере, распоряжениями додержал корпус на правом берегу реки Маныча (1919 г.) до того, что казаки, вместо спокойного перехода Маныча по мосту, должны были броситься вплавь, приправляя всевозможной бранью возгласы, адресованные плывшему здесь Толкушкину: «Топи его!»

Развалившийся за время осени и начала зимы 1919 г. корпус во время отсутствия Мамантова был снова воссоздан им в 2–3 недели: все расползавшееся по обозам, уехавшее в отпуска и командировки было энергично и быстро поставлено Мамантовым на свои места, состав сотен был доведен до 160 шашек приблизительно, обращено внимание на пулеметы, которые, вследствие отсутствия снабжения смазочными веществами и соответствующими патронами, не стреляли, приведена в порядок артиллерия, сменены и назначены новые начальники некоторых частей, и в таком виде, под начальством Павлова, которому Мамантов дал командование за отъездом своим в Екатеринодар, корпус два раза разбивает Буденного и загоняет в калмыцкие степи Жлобу, бросившего всю артиллерию и много пулеметов. На эти победы казаки смотрели несерьезно и все поговаривали: «Это, что, вот придет дед, он им покажет развязку!» - и казаки не хотели верить, когда пришло сообщение о смерти Мамантова, они не мыслили победы без него, а победить хотелось.

Казачьей душе чужды академические приемы войны, всевозможные планы, карты, диспозиции и т.д. Поле, отвага, сметка, неожиданный наскок – так представляет казак ратное дело; они с уважением относились, например, к карте, но редко кто из рядовых казаков отважился бы по ней ориентироваться: они свою способность запоминать приметы на местности и ориентироваться по звездам, солнцу, коре деревьев и прочим указаниям природы, предпочитают всему остальному. Казаки немного насмешливо смотрели на тех из молодых офицеров, которые особенно увлекались картами. На разведке, например, которую молодой офицер со взводом казаков вел, уткнувшись носом в карту, казаки заметили вдали неприятельский разъезд, тогда один шутник, все время подталкивавший других, чтобы они обратили внимание на то, как начальник разъезда уставился в карту, с невинным видом спросил его: «А что, господин хорунжий, стоит там в карте, кто это – наши или ихние?»

Мамантов был в духе казаков именно потому, что между ними царило убеждение о том, что генерал Мамантов никогда не смотрит в карту, что это дело полковников штабов, а он служит в поле, и все ему ясно. Когда разведка сталкивается с противником и где-то далеко впереди, чуть слышно за конским топотом, раздается несколько выстрелов и несколько мгновений спустя бухнет орудие, казаки знают, что сейчас их обгонит Мамантов, который с парой ординарцев или с адъютантом проскачет вперед. «Приказный Маменькин, в разведку пошел!» – говорят между собою казаки. Происходит остановка, казаки знают, что остановка произошла потому именно, что Мамантов смотрит, «с какого конца зайти».

Казаки были уверены в том, что Мамантов знает решительно все о том, что делается в корпусе и осведомлен во всех мелочах походной и боевой жизни.

Не в редкости, например, было, что на разветвлении дорог, обгоняя колонны, остановился в недоумении казак; он, очевидно, очень торопится, догоняет свою часть, но не знает, по какой именно дороге пошел его полк; в это время в стороне показывается Мамантов, и не долго думая, казак спрашивает самого командира корпуса о том, куда пошел полк. Получив немедленно ответ, казак догоняет полк и повествует: «Отбился, станичники, да спасибо деду, направил!»

По душе пришелся Мамантов казакам в годину тяжелых испытаний Дона; ему одному платили они своим вниманием и симпатией, и не было ничего, что бы могло поколебать в них авторитет и значение их вождя, и понятно поэтому, что известие о его смерти как гром поразило ряды его корпуса. «Другого такого не будет», - говорили между собой казаки. Они гордились им, и когда один кубанец, присланный к донцам для связи от кубанского корпуса на вопрос казака-донца, как он находит генерала Мамантова, проезжавшего в это время мимо них, ответил, что все бы ничего, да уж «дюже» строго он смотрит, то ехавший здесь же поблизости взводный урядник солидно заметил: «Сказано – хохол, ничего не понимает!»

Созданный Мамантовым корпус до конца борьбы на юге сохранил не в пример другим боевой дух; но общая инерция отступления заставила отходить и его, и он, отступая, все-таки не раз дал почувствовать противнику силу своего удара, показать, что «мы все-таки мамантовцы!» – как говорили казаки.

Общее положение казачества, очутившегося в эпоху большевизма, эпоху социальной борьбы, между молотом и наковальней, принужденных быть против насильно навязываемой коммуны, уничтожающей старые казачьи свободы, колеблющихся и слабеющих в этой борьбе под угрожающей им с тыла и также нежелательной, как и коммуна, реакцией еще более заставляет сосредоточить восхищенное внимание на Мамантове, сильной волей и могучим боевым талантом сумевшего уничтожить в подчиненных ему казаках это колебание и слабость и воскресившего на мгновение былые времена старой казачьей славы, когда дедовская вольность одинаково ревниво защищалась «казаками» – вольными людьми как от набегов инородцев, так и от спасительных приказов самой Москвы.

И теперь, вспоминая о корпусе, его делах и вождях – осторожном Татаркине, неуклюжем во всех отношениях Толкушкине, нелюбимом Николаеве, серьезном Калиновском, академическом Павлове и прочих, – все-таки видишь возвышающуюся надо всеми делами и вождями корпуса дела и личность Мамантова, в котором в наш век хаоса, социальных и государственных разрух воскрес дух славных вождей вольных людей старого Дона; который был так хорошо понят и оценен казаками, беззаветно веривших ему и слепо за ним шедших, почему и все славные страницы боевой истории Дона последних дней неразрывно связано с его, ставшим историческим, именем.

1922 г.

ГА РФ. Ф. 6838, оп. 1, д. 114. Лл. 1-17.